50 лет назад ушёл из жизни советский поэт Александр Коваленков (1911—1971).

Статья Александра Коваленкова «Песня, стих и подтекстовка»

Александр Александрович Коваленков (1911—1971), советский поэт, педагог, теоретик стихосложения. Автор популярной детской песни «Почему медведь зимой спит» (музыка Л. Книппера) и других песен на музыку советских композиторов.

В истории русской поэзии стихотворные произведения, имеющие подзаголовок «песня», занимают весьма значительное место. Нет, пожалуй, в XIX столетии ни одного примечательного поэта, у которого не было бы стихов, переложенных на музыку, стихов, ставших песнями и романсами. Есть поэты, как, например, А. Мерзляков или А. Кольцов, чьи стихи неразрывно связаны с традициями устного народного творчества; в их поэзии слово нередко рождалось вместе с мелодией и напевность определяла ритмо-синтаксическое построение фразы.

Однако «поэтом-песенником» А. Кольцова никто не называл. Эта залихватская по своему наименованию поэтическая должность вошла в обиход только в наше время, и мы не ошибемся, если скажем, что уважения к себе она не вызвала. Объявился ряд стихотворцев, чья деятельность сводилась лишь к соавторству с тем или иным композитором. Они писали рифмованные и нерифмованные тексты для музыки; эти тексты большей частью были присочинены к уже готовым мелодиям. Работа по оснащению словами легко запоминаемых мелодий стала во многих случаях уподобляться ремесленничеству и принизила возвышенное, рожденное душою народа понятие: П е с н я.

Об особенностях русских народных песен написаны целые тома исследований. Нет нужды повторять общеизвестные истины. Но о том, каких принципов и традиций надо придерживаться, чтобы новые стихи, имеющие самостоятельную литературную ценность, могли быть переложены на музыку, сказано не так уж много.

Попробуем сделать скромные добавления.

Какие стихи не могут петься? Какая строка испортит и сломает ограду из нотных знаков, которая должна украшать эту строку? Таких стихов и таких строк в природе не существует. Возьмем весьма сложно построенную, не отвечающую требованиям простоты произношения строфу Б. Пастернака:

…Не стог ли в тумане? Кто поймет?
Не наш ли омет? Доходим. — Он.
— Нашли! Он самый и есть.— Омет,
Туман и степь с четырёх сторон.

Может ли эта строфа получить музыкальное претворение? Да, конечно. Куплета из нее не получится, но речитативное музыкальное переложение вполне возможно. Собственно говоря, усложненная ритмо-синтаксическая конструкция строфы мало чем отличается от некоторых оперных подтекстовок. Но приспособить слова к музыке можно и без намерения написать песню. Если же таковое намерение имеется, надо, чтобы оно отвечало определенным правилам и традициям.

…Люди
Молодые
Всех народов и разных наречий.
Сердцем и душою
Мы стремимся друг другу навстречу.

Почему это называется песней?

Композитор В. Мурадели написал музыку, поэт С. Михалков, следуя ритмическому рисунку мелодии, сделал подтекстовку, но песни как таковой не получилось. Если бы на эти слова попробовал кто-либо написать другую музыку, — вышло бы нечто надуманное и неорганическое. А ведь на многие стихи классиков и современных поэтов написано множество самых различных музыкальных вариантов. Стало быть, есть стихи, которые в самой своей основе имеют песенное начало, и — наоборот — есть стихи, получающие наименование «песня» только благодаря тому, что они приделаны к заполненным нотными знаками пятистрочным линейкам.

…Пусть сегодня песни не смолкают
За веселым праздничным столом,
От всей души
Друзья удачи нам желают,
Эту песню мы о них поем.
(слова Ал. Коваленкова, музыка С. Кац)

Поэзия здесь, как говорится, и не ночевала. Рациональная мысль вбита в неуклюжие, подкрашенные расхожей превыспренностью строки. Автор, по сути дела, написал не стихи, а рифмованную вывеску для предлагаемой вниманию слушателей музыки. А когда живописец превращается в маляра, он меньше всего думает о необходимости следовать особенностям своего дарования. Надо выполнить требования заказчика. Дан точный размер, указано на желательность применения той или иной краски, и уж здесь поэт, приступая к работе, вряд ли вспоминает слова А. Фета: «Не знаю, что я буду петь, но только песня зреет».

Труд подтекстовщика всегда дедуктивен, то есть направлен на воплощение заранее заданного, в то время как природа истинной песни требует живой непосредственности, естественности поэтического чувства. Эмоциональный толчок, движение от отправной точки к периферии, то, что называется индуктивностью, очень часто сопутствует созданию стихотворений, имеющих полное право называться песнями.

Песню складывают, а не сочиняют.

…Как на свете живется,
Вот та песня поется,—

гласит народная поговорка.

Поводом для «складывания» песни может стать событие и не имеющее большой значительности. Но надо, чтобы слушатель, читатель не сомневался, что это событие затронуло душу поэта вне зависимости от музыкального сопровождения.

Если слова пишутся по уже заданной композитором схеме, автор стихов лишает себя возможности пользоваться разнообразнейшими приемами песнесложения, изобретенными народом и поэтами-классиками. Подтекстовки, за малым исключением, бесформенны, эклектичны, бедны по словарю.

Известно, что песня не терпит перегрузки сравнениями, необычными эпитетами, редко употребляемыми словами.

Написано:
Развевалися знамена
Кумачем последних ран…

А поют:
Развевалися знамена
Кумачем в последний раз…

Цветовое, локализованное сравнение «Кумач последних ран» оказалось слишком сложным. Во время исполнения песни «перечитать» строку несколько раз, вдуматься в ее содержание нельзя. Исполнитель песни устраняет метафору, заменяя ее привычным, хоть и не подходящим к общему содержанию песни словосочетанием. В поисках выразительности поэт употребил неверный, надуманный прием, и песенная удобопроизносимость четверостишия была потеряна.

Написано:
Каховка, Каховка,
Родная винтовка.
Горячая пуля, лети…

А поют:
Каховка, Каховка,
Родная винтовка,
Горячею пулей лети…

Смысловая разорванность строк, пауза между второй и третьей строками вполне допустимы при чтении стихов глазами, но в певческом пополнении они создают затруднение. Певцы устраняют это затруднение, хотя содержание стихов при этом обессмысливается.

Мы кузнецы, и дух наш молод…

Понятие «дух» требует размышления и своим звучанием непривычно для слуха, поэтому зачастую в пении его заменяют словом «друг».

Ветром исхлестанный
Сад разъяренный…

обязательно будет превращен в «сад мой зеленый», потому что эпитет «разъяренный» нарушает необходимую в песне моторность восприятия.

Песня не любит многого из того, что украшает и делает впечатляющими стихи, не предназначенные для переложения на музыку. Эта особенность позволяет, казалось бы, говорить о допустимости примитива в песнесложении, о необязательности применения приемов стихотворной технологии и поэтики. Да. Работа над подтекстовками приучила многих поэтов к ординарности и трафаретности, к тому, что стихи перестают быть стихами, имеющими самостоятельное поэтическое значение; эмоциональное воздействие подобных текстов-суррогатов целиком препоручается музыке.

Мы идем — мы племя молодое.
Миллионы дочерей и сыновей.
Мы живём одной мечтою —
Справедливый мир построить для людей!
Мы поем — мы племя молодое,
Миллионы нас —
Мы все одна семья!
Тверже шаг!
Выше флаг!
И наш призыв летит во все края!
Походкой твердой, с песней гордой
Шагает молодость, друзья!
(Г. Рублёв)

Приблизительно зарифмованные фразы, взятые из газетной передовицы, неудобочитаемый, но точно следующий за музыкой ритм — и «песня» готова. Но где же здесь приметы творчества, а не ремесла? Ведь песня имеет свои приемы, свои «секреты» выразительности и запоминаемости, приемы иные, чем в журнальных и газетных стихах.

…Ивушка, ивушка, зеленая моя!
Что же ты, ивушка, не зелена стоишь,
Не зелена стоишь, не лазорево цветешь?
— Как же мне, ивушке, зелено стоять,
Зелено стоять, лазорево цвести?
Сверх меня, ивушку, солнышком печет,
Сбоку частым дождичком сечет,
А под самый корешок ключева вода течет!
Ехали бояре из Новагорода,
В поле ночевали, в лугах завтракали;
Увидали ивушку издалекова.
Срубили ивушку под самый корешок,
Сделали из ивушки два весла,
Два весла, весла-весельца, третью лодочку косну;
Сели в лодочку, поехали домой…

Старая русская народная песня. А многому здесь можно научиться! Как умело использован повтор слова «ивушка», определяющего название песни: это слово становится поводырем смысловой и музыкальной темы; обходясь без сравнений и необычных эпитетов, неизвестный стихотворец ярко достигает запоминающейся пластической выразительности. «Два весла, два весла, весла-весельца» прямо-таки диктуют ритм и мелодию веселого музыкального наигрыша.

В этой старинной песне каждое слово поставлено на свое место, найти ему какую-либо замену трудно. Повествовательности придана необходимая живописность. Мы не только слышим, но и видим то, о чем поется в песне. Неизвестный автор стремился к доступной для музыкального выражения изобразительности. Этими качествами обладают и лучшие песни современных поэтов.

Снова замерло все до рассвета,
Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь,
Только слышно — на улице где-то
Одинокая бродит гармонь.

Может, радость твоя недалеко,
Да не знает — ее ли ты ждешь…
Что ж ты бродишь всю ночь одиноко,
Что ж ты девушкам спать не даешь?

Эти шестнадцать совершенных по своей законченности строк живописны, и повествовательны, и лиричны. Но в них нет необычайных эпитетов и метафор. Заглавной, удивительной по своей звуковой ясности строкой — «Снова замерло все до рассвета» — М. Исаковский дал возможность композитору взять правильный тон для переложения стихов на музыку.

Эта строка — как взмах дирижерской палочки перед оркестровым вступлением. Ее простота точна. Она определяет и время и место действия. Прочитав, услышав эту строку, мы обязательно вспомним то, что сами испытывали, чувствовали при аналогичных обстоятельствах.

Все лишние, второстепенные детали удалены, оставлена самая главная, объединяющая примета.

Начало песни должно быть таким же незамутненным и защищенным от инакотолковапий, как родниковый ключ, первый речной исток. Вариации, повторы, как уже говорилось выше, — прямая принадлежность песнесложения. Они не тормозят, а, наоборот, содействуют развитию взятой темы, и в этом плане «Одинокая гармонь» тоже может считаться образцом.

То пойдет на поля, за ворота,
То вернётся обратно опять…

Слова «обратно» и «опять» здесь выполняют, по сути дела, одну и ту же роль, но песня от этого только выигрывает.

Ты признайся — кого тебе надо,
Ты скажи…
Что ж ты бродишь…
Что ж ты девушкам спать не даёшь…

Разговорность и просторечие немыслимы без повторов, а настоящая песня не терпит литературной заглаженности. «Одинокая гармонь», «Катюша», «И кто его знает», как и многие другие песни М. Исаковского, — это прежде всего хорошо интонированные стихи, в которых повторяемость воспринимается не как формальный прием, а как естественная деталь современного речевого обихода.

В отличие от романса, в основу которого может быть положено любое лирическое стихотворение, большинство выдержавших испытание временем песен заключает в себе элементы повествовательности. Таковы «Партизан Железняк» М. Голодного, «Тачанка» М. Рудермана, «Орленок» Я. Шведова. К ним примыкают и лучшие песни, написанные методом подтекстовки, как, например, «Дороги» Л. Ошанина.

Связное, последовательное развитие взятой темы иногда компенсирует бедность стихотворной формы, поскольку на помощь поэту приходит музыка. Рифма, так много значащая для восприятия стихов читателем, играет в песне весьма скромную, а порой и совсем незаметную роль.

Популярная в свое время песня В. Гусева «Были два друга» держится всего на одной рифме.

Были два друга в нашем полку,—
Пой песню, пой!
Если один из друзей грустил.
Смеялся и пел другой.
И часто ссорились эти друзья.—
Пой песню, пой! —
И если один говорил из них «Да»,—
«Нет» говорил другой.
И кто бы подумать, ребята, мог,—
Пой песню, пой…

Здесь рифма утрачивает свое обычное значение и становится приемом своеобразного ритмического повтора.

Если в обычных стихах рифма — лучшая помощница запоминаемости, то в песне эту роль берет на себя музыка. Известная русская песня «Степь да степь кругом…» написана И. Суриковым не белыми, а рифмованными стихами; мы ее поем, подчеркивая окончания строк, но не вдумываемся, насколько неточны созвучия: «лежит — ямщик», «зла — меня», «замерз — унес». Музыка помогает нам не замечать такие приблизительные «рифмы».

Запоминаемость и выразительность в песне достигаются иными способами, чем в классическом и рекомендованном учебниками современном стихосложении. Способы эти разнообразны, но в той или иной степени все они варьируют приемы повтора. Не зря говорится, что «из песни слова не выкинешь». Больше того, каждое слово в песне несет на себе такую смысловую нагрузку, что изъятие этого слова равносильно устранению целой строки, а иногда и строфы.

Куманечек, побывай у меня,
Душа-радость, побывай у меня,
Побывай-бывай-бывай у меня,
Душа-радость, побывай у меня!
— Я бы рад побывать у тебя,
Побывать-бывать-бывать у тебя.
У тебя, кума, собака лиха,
Что лиха-лиха-лиха-таки лиха!
Куманечек, тому горю помогу,
Помогу-могу-могу-помогу,—
Я собачку на цепочку привяжу,
Привяжу-вяжу-вяжу-привяжу!

Зачеркните здесь только одно слово — «побывай», и вся архитектоника двенадцати строк рухнет. Исчезнет не только прием, на котором строится песня, но и нарушится логичность повествования.

Слово в песне тогда стоит на своем месте, когда это слово незаменимо, когда оно открывает наибольшие возможности для развития связанных с ним понятий и представлений. Современные песни: «Веселый ветер», «Тачанка», «Любимый город», «Вот солдаты идут» получили популярность и вошли в бытовой обиход именно потому, что их авторы-поэты нашли способы удачных словесных повторов, развивающие повествователыюсть, живописность песни без применения усложненных изобразительных средств.

Подтекстовки, как правило, бедны по своей лексике. Их авторы лишены возможности следовать композиционным законам песнесложения, поскольку им приходится втискивать ломаные, насильственно растянутые или укороченные строки в готовые рамки ритмов, заранее заданных композитором.

…Ходят двое
Над рекою,
За ними вслед, с букетом пышным,
Третий лишний.
Смотрите —
Он ходит и страдает,
Он ходит и мешает,
Он ей подарки предлагает,
Он сочиняет ей стихи…
(Л. Ошанин)

Поэт, написавший не один десяток песен, получивших общенародное признание, владеющий самыми разнообразными приемами песнесложения, оказался в данном случае безоружным. Как здесь легко заменить поставленное на самое видное место слово «смотрите» любым другим трехсложным словом. Шутливость песенки позволяет после слов «третий лишний» воскликнуть: «несчастный», или вздохнуть: «вот горе…», или констатировать: «упрямец». Все будет подходяще, ибо поэт не имел своего внутреннего задания для сочинения песни, не искал для него иаиболее впечатляющих действенных форм и пошел по пути не поисков, а равнодушной закраски пустых мест в готовой схеме.

Песня имеет особенность делать незаметным, не раздражающим то, что рождено наивной искренностью, и оставляет, что называется, «без прикрытия» дешевую претенциозность и ремесленную гладкопись.

Готовые, примелькавшиеся формулировки, взятые напрокат, общеизвестные, как таблица умножения, стихо-составительские каноны — гнилые подпорки для любой, даже самой талантливой музыки.

Думается, что пора так называемых «песен-однодневок» безвозвратно прошла. Огромное множество подтекстовочных суррогатов замусорило истоки песни, нарушило развитие ее жанровых особенностей, сделало работу над песенными стихами чем-то второсортным, близким ремеслу, а не искусству.

Но кризис исчерпавшей себя подтекстовочной практики не имеет ничего общего с трудностями, которые, несомненно, будут преодолены в создании новых, поэтически полноценных песен.

Источник: журнал «Советская музыка», 1956, No 9.

Смотрите также: