Александр Порфирьевич Бородин в воспоминаниях Римского-Корсакова

Илья Ефимович Репин. Портрет композитора Александра Порфирьевича Бородина (1888)

Нередко случается, что люди, оставившие заметный след в отечественной или мировой истории, теряют в памяти последующих поколений всякий человеческий облик. Великий, гениальный, непревзойденный… Всё это верно, но… за лестными, а иногда и слащавыми эпитетами, расточаемыми потомками, совершенно исчезает живой человек со всей своей индивидуальностью, слабостями, странностями и милыми капризами.

Что можно сказать об Александре Порфирьевиче Бородине? Выдающийся русский композитор и учёный-химик, автор оперы «Князь Игорь». А между тем автор «Князя Игоря» обладал не только музыкальным и научным даром, но и превосходными человеческими качествами.

Вот какое описание образа жизни и характера Бородина оставил нам другой русский композитор — Николай Андреевич Римский-Корсаков в своей книге воспоминаний «Летопись моей музыкальной жизни».

Из всех близких мне товарищей-музыкантов я чаще всех посещал Бородина. За последние годы его дела и обстановка изменились следующим образом. Всегда уделявший музыке не много своего времени и, когда его в этом упрекали, часто гово­ривший, что любит химию и музыку в одинаковой степени, Бородин стал посвящать последней еще меньше времени, чем прежде. Но не наука отвлекала его. Он стал одним из видных деятелей по учреждению женских медицинских курсов и начал принимать участие в разных обществах по части вспомощест­вования и покровительства учащейся молодежи, преимущест­венно женской. Заседания этих обществ, должность казначея, которую он исполнял в каком-то из них, хлопоты, ходатайства по их делам начали занимать все его время. Редко я заставал его в лаборатории, еще реже за музыкальным письмом или фортепиано; обыкновенно оказывалось, что он только что ушел на заседание или только что пришел с него; что целый день он провел в каких-то разъездах по тем же делам или просидел за писанием деловых писем или за отчетными книгами. Если прибавить  к этому лекции,  различные советы и заседания академической конференции, становится ясно, что времени для музыки не оставалось совсем. Мне всегда казалось странным, что некоторые дамы из стасовского общества и круга, по-види­мому восхищавшиеся композиторским талантом Бородина, не­щадно тянули его во всякие свои благотворительные комитеты и запрягали в должность казначея и т. п., отнимая у него время, которое могло бы пойти на создание чудесных худо­жественно-музыкальных произведений; а между тем благодаря благотворительской сутолоке оно разменивалось у него на ме­лочные занятия, выполнить которые мог бы и не такой человек, как Бородин. Сверх того, зная его доброту и податливость, медицинские студенты и всякая учащаяся молодежь прекрасно­го пола осаждали его всевозможными ходатайствами и прось­бами,  которые  он  самоотверженно  старался удовлетворить. Его неудобная, похожая на проходной коридор квартира не позволяла ему запереться, сказаться не дома и не принимать. Всякий входил к нему в какое угодно время, отрывая его от обеда или чая, и милейший Бородин вставал не доевши и не допивши, выслушивал всякие просьбы и жалобы, обещая хло­потать. Его задерживали бестолковым изложением дела, бол­товней по целым часам, а он казался вечно спешащим и недо­делавшим то того, то другого. Сердце у меня разрывалось, глядя на его жизнь, исполненную самоотречения  по инер­ции.  К этому следует еще добавить, что Екатерина Серге­евна продолжала хворать астмами, проводя бессонные ночи и вставая в 11 или 12 часов дня. Александр Порфирьевич возил­ся с нею по ночам, вставал рано, недосыпал. Вся домашняя жизнь их была полна беспорядка. Время обеда и других тра­пез было весьма неопределенное. Однажды, придя к ним в 11 часу вечера, я застал их за обедом. Не считая воспитан­ниц, которые у них в доме не переводились, квартира их часто служила пристанищем и местом ночлега для разных родст­венников, бедных или приезжих, которые заболевали в ней и даже сходили с ума, и Бородин возился с ними, лечил, отвозил в больницы, навещал их там. В четырех комнатах его квар­тиры часто ночевало по нескольку таких посторонних лиц, так что спали на диванах и на полу. Частенько оказывалось, что играть на фортепиано нельзя, потому что в соседней ком­нате кто-нибудь спит. За обеденным и чайным столом у них царствовала тоже великая неурядица. Несколько поселивших­ся в квартире котов разгуливали по обеденному столу, за­лезали мордами в тарелки или без церемонии вскакивали сидящим на спину. Коты эти пользовались покровительством Екатерины Сергеевны; рассказывались их разные биографи­ческие подробности. Один кот назывался «Рыболов», потому что зимою ухитрялся ловить лапой мелкую рыбку в проруби; другой кот назывался «Длинненький» — этот имел обыкновение приносить за шиворот в квартиру Бородиных бездомных котят, которых он где-то отыскивал и которым Бородины да­вали приют и пристраивали их к месту. Были еще и другие, менее замечательные особы кошачьей породы. Сидишь, бывало, у них за чайным столом, кот идет по столу и лезет в та­релку; прогонишь его, а Екатерина Сергеевна непременно заступится за него и расскажет что-нибудь из его биографии. Смотришь — другой кот вспрыгнул уже Александру Порфирьевичу на шею и, разлегшись на ней, немилосердно ее греет. «Послушайте, милостивый государь, это уже из рук вон!» — говорит Бородин, но не шевелится, и кот благодушествует у него на шее.

Бородин был человек весьма крепкого сложения и здо­ровья, человек неприхотливый и покладистый. Он спал не мно­го, но мог спать на чем угодно и где попало. Он мог обедать по два раза в день, а мог и совсем не обедать. То и другое с ним часто случалось. Бывало, придет он к кому-либо из зна­комых во время обеда, ему предлагают прибор. «Так как я сегодня уже обедал, и следовательно привык обедать, то я могу пообедать еще раз», — говорит Бородин и садится. Ему предлагают вина. «Так как я вина вообще не пью, то сегодня я могу себе это позволить» — отвечает он. В другой раз — наоборот: приходит он, пропадавши целый день, к вечернему чаю домой и преспокойно садится пить чай. Жена спрашива­ет, где он обедал. Тогда только он вспоминает, что не обедал вовсе. Ему подают, и он ест с аппетитом. За вечерним чаем он пьет одну чашку за другой, не замечая их счету. Жена спрашивает его: «Хочешь еще?» — «А сколько я выпил?» — в свою очередь спрашивает он.— «Столько-то».— «Ну тогда до­вольно». И многое в этом роде.

Источник: Н. Римский-Корсаков. Летопись моей музыкальной жизни. М. 1980. С. 148—150

Смотрите также: