Мусоргский и национальная русская болезнь
21 марта исполняется 175 лет со дня рождения великого русского композитора Модеста Петровича Мусоргского (1839—1881).
Илья Ефимович Репин (1844—1930). Портрет композитора М. П. Мусоргского. Москва, Государственная Третьяковская галерея (1881).
Мусоргскому было суждено прожить совсем недолгую жизнь — 42 года (скончался композитор спустя ровно неделю после дня своего рождения — 28 марта). Причиной смерти стала болезнь, которой страдали многие деятели русской культуры, и которая свела в могилу не одно дарование, — пристрастие к зелёному змею. Но вот что интересно. Говоря о Мусоргском, многие, образованные и даже обладающие художественным вкусом, люди очень часто упоминают данный биографический факт, оставляя в стороне вопросы творчества как второстепенные: мол, вытащат Модеста Петровича из какой-нибудь канавы, отмоют, накормят и посадят сочинять божественную музыку. Одним словом, талантливый забулдыга.
Как представляется, такая точка зрения мало соответствует действительности. Ещё менее соотносится она с масштабом личности и композиторского таланта Мусоргского. Впрочем, чтобы не плодить бессмысленной болтовни и домыслов, можно обратиться к авторитетному свидетельству — воспоминаниям Н. А. Римского-Корсакова.
Н. А. Римский-Корсаков. Из воспоминаний о Мусоргском
<…> со времени постановки «Бориса» Мусоргский стал появляться между нами несколько реже прежнего, и в нем заметна стала некоторая перемена: явилась какая-то таинственность и, пожалуй, даже надменность. Самолюбие его разрослось в сильной степени, и темный и запутанный способ выражаться, который и прежде ему был до некоторой степени присущ, усилился до величайших размеров. Часто невозможно было понять его рассказов, рассуждений и выходок, претендовавших на остроумие. К этому времени относится начало его засиживания в «Малом Ярославце» и других ресторанах до раннего утра над коньяком в одиночку или в компании вновь приобретенных знакомых и приятелей, нам в то время неизвестных. Обедая у нас и у других общих знакомых, Мусоргский обыкновенно почти совсем отказывался от вина, но вечером, попозже, его уже тянуло в «Малый Ярославец». Впоследствии один из его тогдашних компаньонов, некто Вердеревский, знакомый мне по Тервайоки, рассказывал однажды, что на языке компании, в которой пребывал в то время Мусоргский, существовало специальное выражение «проконьячиться», что и осуществлялось ими на практике. Со времени постановки «Бориса» началось постепенное падение его высокоталантливого автора. Проблески сильного творчества еще долго продолжались, но умственная логика затемнялась медленно и постепенно. Выйдя в отставку и сделавшись композитором по ремеслу Мусоргский, стал писать медленнее, отрывочно, теряя связь между отдельными моментами и разбрасываясь при этом в стороны.
<…>
Что было причиной нравственного и умственного падения Мусоргского? Сначала успех «Бориса Годунова», а после — его неуспех, так как оперу сначала посократили, выкинув превосходную сцену под Кромами, а года через 2, бог знает почему, перестали давать, хотя успехом она пользовалась постоянным и исполнение ее Петровым, а по смерти его Ф. И. Стравинским, Платоновой, Коммиссаржевским и другими было прекрасное. Ходили слухи, что опера не нравилась царской фамилии; болтали, что сюжет ее неприятен цензуре, что мало вероятно по нынешним временам. В результате оказалось, что оперу, шедшую 2—3 года на сцене и имевшую успех, с репертуара сняли. А между тем, авторское честолюбие и гордость разрастались; поклонение людей, стоявших несравненно ниже автора, но составлявших приятельскую собутыльническую компанию, все-таки нравилось. С одной стороны, восхищение В. Стасова пред яркими вспышками творчества и импровизаций Мусоргского поднимали его самомнение. С другой стороны, поклонение приятелей-собутыльников и других, восхищавшихся его исполнительским талантом и не отличавших действительный проблеск от удачно выкинутой шутки, раздражали его тщеславие. Буфетчик трактира знал чуть не наизусть его «Бориса» и «Хованщину» и почитал его талант, в театре же ему изменили, не переставая быть любезными для виду, а Русское музыкальное общество его не признавало. Прежние товарищи: Бородин, Кюи и я, любя его по-прежнему и восхищаясь тем, что хорошо, ко многому отнеслись, однако, критически. Печать с Ларошем, Ростиславом и другими бранила его. Вот при таком-то положении вещей страсть к коньяку и заполуночным сидениям в трактире развивалась у него все более и более. Для новых его приятелей «проконьячиться» было нипочем, его же нервной до болезненности натуре это было сущим ядом.
Источник: Римский-Корсаков Н. А. Летопись моей музыкальной жизни. М., 1980. С. 112—114.